Повестки и новые алгоритмы политики на Южном Кавказе – 2023: Грузия

Неопределенность подталкивает всех игроков к поиску паллиативных, одноразовых решений

Дмитрий Мониава, директор Центра стратегических коммуникаций

- С какими процессами сегодняшнего дня больше связаны угрозы и возможности Грузии: с армяно-азербайджанскими поствоенными процессами или войной России против Украины? В чем проявляются эти угрозы и возможности?

Необходимо отделить суть этих угроз и возможностей от того, как они воспринимаются, особенно на первых порах. Грузинское общество и политическая элита обычно очень эмоциональны в первых оценках, а затем остывают и становятся более реалистичными. Однако первый период эмоциональной нестабильности сильно влияет на формирование общественного мнения, и потом, как следствие - на формирование политики. К примеру, после завершения боевых действий в Карабахе много говорилось об открытии транзитного движения через южную часть Армении, в СМИ и соцсетях было много панических публикаций о том, что транзит товаров и энергоносителей переместится на юг, и Грузия чуть ли не потеряет геополитическую функцию. При этом никто не смотрел на цифры, инфраструктуру, пропускную способность, политические риски для обеих сторон. Спустя какое-то время все успокоились, убедившись, что ничего стратегическим транзитным потокам через Грузию не угрожает. Связанные с войной в Украине риски воспринимаются острее прежде всего из-за опасений, что война в той или иной форме перекинется на территорию Грузии. В связи с армяно-азербайджанским конфликтом и перспективой его урегулирования оценки стали более взвешенными и объективными.

Если говорить о возможностях, то лучше начать с экономики. После начала войны в Украине возросло значение южнокавказского транзита энергоносителей в Европу, началось перенаправление товарных потоков, в том числе, среднеазиатских стран. В этой связи планируется расширение портовой, трубопроводной, дорожной инфраструктуры с помощью зарубежных партнеров. В страну прибыло также много приезжих, некоторые - с деньгами (это знакомая для Армении ситуация). Возникли новые ситуации для бизнеса, торговые схемы, и экономический рост, в конечном итоге, составил 10,1%. Расширение транзита, в широком смысле, увеличивает интерес крупных игроков к региону и создает предусловия для создания новых гарантий безопасности. Но появляются и угрозы со стороны держав, не заинтересованных в том, чтобы процессы шли в этом направлении. В Грузии в таком качестве, прежде всего, рассматривается Россия. Я акцентирую на этом внимание, потому что в контексте армяно-азербайджанского конфликта грузинские власти также отталкиваются от этого транзитного детерминизма. Они опасаются дестабилизации Азербайджана, который - ключевой партнер Грузии по транзитным проектам, и ухудшения его отношений с западными партнерами. Риторика несколько раз обострялась - Париж и Баку обменялись серьезными выпадами -  при том, что Франция является ключевым европейским партнером Грузии. В Тбилиси опасаются усиления позиций России в регионе, несмотря на то, что в последнее время они ухудшаются. Поскольку вокруг карабахской проблемы сталкиваются интересы многих игроков, Кремль может играть на противоречиях. Практически любое обострение содержит потенциальную угрозу для грузинских интересов. Тбилиси поддерживает мирное урегулирование, которое может дать дополнительные гарантии безопасности, но есть две оговорки. В Тбилиси не хотят, чтобы это усилило позиции России, и чтобы значительные транзитные потоки, идущие с Востока на Запад, сместились южнее. Я объективных предпосылок ни для одного, ни для другого, в общем, не вижу.

- Являются ли армяно-азербайджанские противоречия главным препятствием для установления долгосрочного режима сотрудничества в регионе Южного Кавказа? Что еще мешает этому?

Безусловно армяно-азербайджанские противоречия являются главным препятствием:  я могу вспомнить конец 90-х, когда Запад зондировал - можно ли найти какие-то перспективы сотрудничества, создать пространство за пределами карабахской проблемы, например, новые торгово-экономические соглашения с участием трех стран, транзит, элементы общего рынка, чтобы потом на этой основе возникли дополнительные возможности. Это была стадия зондажа, общих рассуждений, конференций, только в теории, хотя, насколько я знаю, госсекретарь США Мадлен Олбрайт была в курсе этих усилий. Я решил написать статью, поговорил с некоторыми экспертами и чиновниками, и запомнил  реплику одного из министров экономического блока, который дословно сказал: “Мы это очень приветствуем, но ничего не получится”. Противоречия казались непреодолимыми тогда и кажутся такими и сегодня, хотя, возможно, диалог в этом направлении следует обновить.

Жителям региона очень важно видеть пространство для развития, какую-то позитивную цель впереди, а не только возможность стабилизации нынешнего положения вещей и той или иной формы заморозки. Долгосрочным решениям мешает неопределенность, связанная с будущим РФ, ее ролью в регионе и восстановлением территориальной целостности Грузии. Но есть и другие факторы - не все очевидно с позицией Ирана, динамикой отношений США - Иран, степенью вовлеченности Ирана в дела региона, отношений Иран-Азербайджан и так далее.

- В чем, на Ваш взгляд, заключаются новые алгоритмы взаимоотношений в регионе и какие страны (Россия, США, другие западные страны, международные организации, Турция, Иран) наиболее активно продвигают их? С повестками каких стран наиболее совпадает повестка Грузии? 

Я немного боюсь слова “алгоритмы” - это совокупность точно заданных правил решения задач. Сегодня алгоритмов нет, их вырабатывают, пытаются нащупать. Россия, которая 200 лет играла в регионе определяющую роль, сегодня нестабильна, и очень трудно определить, как на нее повлияет продолжение и завершение войны в Украине - каким будет ее место в системе международных отношений, как это в свою очередь повлияет на ЕС, Китай и все сопредельные регионы, включая наш. Эта неопределенность подталкивает всех игроков на Южном Кавказе к поиску паллиативных, одноразовых решений, а не формул какого-то всеобъемлющего урегулирования и выработки четких алгоритмов. Все без исключения ходят по тонкому льду, осторожно, соответственно и метафору тонкого льда можно распространить и на степень заморозки конфликта. А что касается повестки, то ключевые экономические партнеры Грузии (имеется в виду не товарооборот, а стратегически значимые экономические проекты) - это Турция и Азербайджан. Тут экономика, безусловно, влияет на политику. Ключевые политические партнеры Грузии – это ЕС (конкретные страны - Франция и Германия). Эти повестки частично совпадают.

- Возможна ли в принципе равноудаленность от сторон армяно-азербайджанского и российско-западного противостояния? Как это работает для Грузии на практике в плане ее и внешнеполитических, и внутриполитических приоритетов?

Равноудаленность, думаю, невозможна, я бы назвал ее химерой. Асимметрии не нужно бояться, она кажется страшной только в двумерном пространстве. Международные отношения многомерны, асимметрия в одном аспекте уравновешивается чем-то другим. Например, нам сложно представить Армению равноудаленной от Турции, Ирана, США и России. У Грузии особые отношения с Азербайджаном, они на виду - трубопровод, транзит и т. д. Но у нее есть особые отношения и с Арменией в других аспектах. У нас близкое политическое мировосприятие, взгляды на проблемы демократизации и развития, культурные и социальные связи. Это тоже очень важный для баланса ресурс, но его трудно измерить в цифрах.

Вторая часть слова “равноудаленность” подразумевает отдаление, дистанцирование от процессов в регионе. В грузинской политике есть и такая традиция - видеть в себе европейский остров в азиатском регионе. Это отчуждение порождает определенный апломб, заносчивость, и всегда входит в противоречие со стремлением находить стратегических партнеров и не оставаться в одиночестве не только в геополитическом, но и в региональном смысле. “Кто друзей себе не ищет, тот враждует сам с собой”, как писал Руставели.

Так что я предпочел бы говорить не о равноудаленности, а о “равноприближенности”, поскольку Грузия по определению не может отгородиться ни от Армении, ни от Азербайджана, ни от их конфликта. Поэтому нужно вносить посильный вклад в нормализацию. У нас есть и негативный опыт - меньшевики в начале 20 века переоценили посреднический потенциал, а руководители 90-х, на мой взгляд, его недооценили, предпочли дистанцироваться. В случае с Западом и Россией ситуация принципиально иная для Грузии. Россия оккупирует часть грузинской территории и создает угрозы, на которые Грузии приходится реагировать. И в этом случае о равноудаленности или маневрах сближения в данный момент речи идти не может.

- Какой повестки придерживается Грузия во взаимоотношениях, имеющих место на Южном Кавказе сегодня?

Во главе угла - минимизация рисков. Главным средством и сегодня, и 1000 лет назад является преодоление страха перед изоляцией, который проступает через всю грузинскую и, насколько я понимаю, армянскую историю, по крайней мере, с позднефеодального периода. Грузинский царь Константин Второй писал Фердинанду и Изабелле (испанские монархи-супруги – ред.) в 1495 году. В письме есть пронзительная короткая фраза: “Мы остались совсем одни”. Эта фраза нам встречается потом в мемуарах деятелей первой республики и у современных авторов, которые пишут о 90-х годах и более поздних событиях. Главное в рамках этого подхода - не остаться в одиночестве перед лицом какой-то угрозы и превосходящей силы. Поэтому, начиная со второй половины 90-х годов, грузинское руководство осознанно и целенаправленно способствовало вовлечению Запада в региональные дела, чтобы фактор РФ начал уравновешиваться. Регион раскрывался для внешних игроков, постепенно увеличивалось влияние США и ЕС. Китай связал определенные интересы с Грузией, возникла паутина интересов - помимо формальных договоров ее частью являются неформальные гарантии, невидимые красные линии. Грузии нужно провести какой-то тест на то, как изменилась позиция Москвы по отношению к Грузии, нацелена ли она на разрядку? Пока в Тбилиси этого не видят ни власти, ни оппозиция, ни независимые эксперты. Позиция РФ остается такой же, какой она была до начала конфликта в Украине… Внешний интерес увеличивается - появляется больше возможностей. Потенциально это может дать укрепление безопасности, но также может подтолкнуть агрессора к атаке. Это похоже на спор оптимиста и пессимиста о стакане воды, но эта парадигма жизнеспособна, потому что предусматривает постоянное движение и поиск целей. Если же попытаться заморозить какой-то порядок вещей и спрятаться от угроз, фетишизировать какие-то гарантии, то можно прийти к полному краху, и такие примеры есть в истории всех стран Южного Кавказа.

- Более трех месяцев продолжается блокада жителей Нагорного Карабаха со стороны Азербайджана, который применяет и другие методы давления на Армению и НКР. Что дальше? Как Вы трактуете и трактуют в Грузии саму блокаду и возможные сценарии ее снятия?

К сожалению, в Грузии не так много знают о нынешних событиях в Карабахе. Они не часто обсуждаются в СМИ и соцсетях. Но если рассмотреть информацию пристально, то можно прийти к выводу, что в начале кризиса в грузинском информационном пространстве были в большей степени представлены интерпретации, выгодные Баку. Баланс начал меняться после резолюций Европарламента, заявлений США и Франции. В декабре группа грузинских армян провела акцию в Тбилиси, призвав грузинское правительство осудить действия Азербайджана. Это тоже способствовало привлечению внимания аудитории к теме. На отношение грузинского общества влияют разные факторы - с одной стороны, сочувствие мирным жителям, с другой - желание, чтобы кризис закончился как можно хуже для РФ.

Москва нервничает в условии ограничения своих возможностей, официальный представитель МИД РФ заявила: “Оставляем на совести руководства Армении попытки возложить на третьи страны ответственность за судьбу Нагорного Карабаха”. Реплика если не странная, то симптоматичная. Судя по тому, что обсуждается за кулисами, грузинское правительство полагает, что Баку вписывает в этот кризис более широкий контекст вместе с решением вопроса о “Зангезурском коридоре” в желательном для себя ключе и воздействием на настроения живущих в Карабахе армян. Из этого можно сделать вывод, что проблема блокады продолжит существовать в той или иной форме, пока Баку не увидит продвижения по смежным вопросам в контексте армяно-азербайджанского и армяно-турецкого урегулирования - по крайней мере, при нынешнем нестабильном балансе сил. А Ереван испытывает очевидный дефицит ресурсов и дополнительных карт, которые он мог бы выложить на стол. До того, как это произойдет (а это вряд ли произойдет быстро), необходимо принимать паллиативные меры, которые так или иначе исключат страдания мирных жителей. Грузинское правительство при содействии зарубежных партнеров, конечно, должно способствовать урегулированию, но и трезво оценивать свои, во многом ограниченные способности.

Серия видео интервью "Повестки и новые алгоритмы политики на Южном Кавказе - 2023" проведено в рамках проекта Исследовательского центра “Регион” “Новые повестки мира и стабильности на Южном Кавказе после Карабахской войны 2020”, при поддержке Черноморского фонда регионального сотрудничества (Black Sea Trust). Мнения, высказанные в материале, принадлежат их авторам и могут не совпадать с мнениями и позициями Черноморского фонда регионального сотрудничества или его партнеров.